|
Ненависть
Тсузуки сидел, прислонившись спиной к вечноцветущей сакуре Мейфу. Теперь, когда все закончилось, осознание бесконечности жизни обрушилось на него с новой силой. Никогда раньше он не думал о ненависти, но сейчас его мысли были буквально пропитаны ею. Ни разу в жизни он не ненавидел кого бы то ни было. Кроме себя самого. Сейчас же он ненавидел всех и вся, или ему так казалось. Он ненавидел Мураки за то, что тот открыл Тсузуки прошлое, заставил вспомнить то, что вспоминать не хотелось вовсе; за то, что заставил убить его. Так, собственноручно, Тсузуки никогда не убивал. Но все бывает в первый разИ , наверное, Мураки был прав, когда сказал, что они похожи Даже в детстве, когда его все вокруг презирали и преследовали, он любил их. И мысль о ненависти даже в голову не приходила, за все Тсузуки винил только себя. Все-таки было и хорошее например, младшая сестра Рука, она его любила. Теперь она, та, что меньше всего этого заслужила, мертва, а он жив, и так будет продолжаться вечно. Когда ему наконец выдался шанс покончить со всем этим, он струсил, поверил теплу чужих объятий и решил, что теперь все изменится, его будут любить. И за это он и Хисоку ненавидел. За хрупкую надежду, которая, неизвестно еще, сбудется или нет. Еще он ненавидел Татсуми, который вытащил их из смертельного огня Тоуды. Но больше всего, конечно, Тсузуки ненавидел себя. За трусость, за беспомощность, за невозможность изменить что-либо. Погибло столько невинных людей, а он живКазуса, Марико, Маки, Мария и десятки, сотни другихИх души жаждали отмщения, но они уже были бессильны. Зато он послуживший причиной их безвременной гибели; он, проклятый всем сущим и отвергнутый богом и людьми; он, которому нет места в этом мире; он жив. Почему? За что? Должно быть, это наказание такое жить с осознанием своей вины, с невозможностью исправить содеянное. Хотя вряд ли его боль, его мучения хоть чем-то помогут загубленным им душам, а если б это было возможно, он сам был желал этой боли. Они там, в Yomi, погруженные в вечную тьму безмолвия и безвременья, хотя могли бы сейчас ходить по земле среди сотен других, полные жизни. Тсузуки обнял колени и уткнулся в них лицом. Сейчас, когда его никто не видит, можно обойтись и без привычной маски восхищенного жизнью ребенка. Он так к ней привык, что порой казалось, будто она и есть настоящая суть Тсузуки, но боль и ненависть всегда давали о себе знать в такие моменты, показывая, как все есть на самом деле. Тсузуки помнил, как отчаянно Хисока жаждал докопаться до истины его существования, проникнуть в самую суть его души, и за это Тсузуки был благодарен за попытку. Хорошо, что она не увенчалась успехом. А Татсуми, например, узнав, насколько глубока боль, его переполняющая, испугался, впрочем, Тсузуки его и не винил за это. Это было его право уйти. Никто не обязан быть рядом с таким существом, как он, Тсузуки. Более того, он такого не заслужил; все, чего он достоин одиночество. Вечное. Бескрайнее. А ХисокаХисоке тоже нельзя быть с ним. Тогда почему же Тсузуки еще отчаянно прячет боль все глубже, не желая его отпугнуть? Все равно же,когда время придет, он не сможет защитить Хисоку. Тогда почему бы не оттолкнуть его сейчас, пока не поздно, пока им обоим не будет так больно, пока еще можно...? Тсузуки знал ответ: уже поздно. Поздно что-либо менять, даже пытаться поздно. И ненавидеть поздно, даже если это все, что осталось у него. Ненависть чувство, а от чувств он и желал избавиться сколько себя помнил. - Тсузуки, пойдем пить чай, - и знакомая теплая ладошка на плече мимолетным прикосновением. Мальчик, который никогда не улыбается. В этом тоже его, Тсузуки, вина? - Не хочется, - не успев войти в привычную роль, тихо ответил Тсузуки. -Тогда я тоже не пойду, - Хисока опускается на зеленую, будто настоящую, траву мира смерти. Знакомое тепло рядом. ХисокаИ боль отступает. Понемногу сдает свои позиции, теснимая теплом. И ненависть тает, оставляя после себя горьковатый привкус. Тсузуки знал, что уже не в силах отказаться от Хисоки; от единственного, кто бы принял его таким, какой он есть; от того, чья боль не менее сильна; от этого беззастенчиво даримого ему тепла. - Ладно, пошли, Хисока. Пошли пить чай. Тсузуки поднимается, на лице привычная улыбка. Зачем сейчас вспоминать прошлое? Зачем думать о будущем, когда можно просто жить настоящим? И, может быть, он даже когда-нибудь позволит Хисоке заглянуть под маску, искусно возводимую почти целый векИ тогдаТогда может случиться все, что угодно. Хисока посмотрел на напарника снизу вверх, щурясь от слишком яркого солнца, и вдруг улыбнулся. - Пойдем, Тсузуки. Лепесток сакуры ,падая, мазнул Тсузуки по носу и медленно опустился на раскрытую ладонь. Он напоминает формой сердце. Тсузуки снова улыбнулся, отпуская лепесток на волю. Ветер с готовностью подхватил его, смешав со множеством других |